Тут на днях около станции метро увидел вагончик- прицеп с надписью, первая буква перевёрнутая буква М ( типа макдональдс) , а сама надпись гласит : Шаверма'с Немного улыбнуло!
"Я утром хотел подарить тебе розы,но снова на землю упали морозы! Пока через двор я по снегу елозил, цветы потерял и любовь отморозил!".
Я падала больно, ревела, вставала, колени и локти я в кровь разбивала, а мама, лаская дрожащий комочек, шептала: "Ходить ты научишься, дочка!" Колени в порядке - шагаю, не трушу, но вот спотыкаюсь и - вдребезги душу!.. Осколки в газетку смету осторожно, свое пентамино сложить мне несложно: вот место любви и надежды, вот - веры, вот это - привычки, а это - манеры, тут место забот и печалей, тут - жалость, ну вот, посмотри, еще много осталось! Достоинство, гордость, к мещанству презренье, а эти осколки - мои озаренья... Вот тут потускнело, а там - потерялось, я слезы не лью - еще много осталось! Жестокость и трусость - крупинки металла (с асфальта ведь я все подряд наметала!) - и зависть, и подлость, и жадности крохи ползут по душе, ищут места, как блохи. Я им не позволю забраться поглубже, я лучше опять раскрошу свою душу - столкну с подоконника жестко и грубо, а после возьму семикратную лупу, промою осколки, чтоб каждую малость сложить и сказать: "Еще много осталось!"
Намедни утром я проснулась рано, таскала все берёзовы дрова да затопила наконец-то баню. В предбаннике разделась догола — и убрала цинкованную шайку (лежала сверху тут, мозоля глаз). Ты мне разлечься, шайка, не мешай-ка, теперь тут ляжет мой изрядный таз! Я поддала на камни и железо, горячий пар ударил в потолок — и я наверх стремительно полезла и заняла собою весь полок. В каком-то смысле я лежу напрасно, хотя от жара стало веселей. Меня, такую, написать бы маслом, да нету Тициана на селе. Теперь картина в деревнях иная, у женских тел совсем не тот масштаб. Поизмельчали русские Данаи, совсем не стало живописных баб. Вредна природе нашей сухощавость, у наших женщин должен быть обхват. Вот и лежу, маленько опасаясь, как бы случайно мне не похудать. А полежавши, веники хватаю (на зиму я их запасла до ста) — и до изнеможения стегаю вполне определённые места. Мой веник разлетается капризно, беру другой — и тот летит вослед. Какой-то приступ садомазохизма. (Как мне учёный говорил сосед). И тут в пылу неистовых движений, в парном угаре банного тепла я ощутила вдруг прикосновенье того, с кем эти веники рвала.
